Необходимо подчеркнуть, что для диагностирования металекта - импортированного языка (идиома) в экзоглоссной языковой ситуации - присутствие прямых носителей данного языка не требуется [4]. Коммуникативная мощность иностранного металекта определяется в условиях информационного общества так называемыми виртуальными языковыми контактами: деятельностью средств массовой информации, престижем, привлекательностью экономико-политического уклада социума-носителя и т.д. Однако в ситуации с английским языком следует констатировать вторичность перечисленных признаков по отношению к его распространению как всеобщего, или мирового языка, т.е. его коммуникативная мощность и престиж являются следствием агрессивного характера его распространения.
Известно, что популярность английского языка в мире эквивалентна двум факторам: во-первых, расширению влияния США и, во-вторых, как следствие первого - распространению доллара как инструмента данного влияния. Агрессивная политика США, выступивших инициаторами 14 военных конфликтов только в XX в. и первыми применивших атомную бомбу как средство военно-политического сдерживания, не представляется возможной без параллельного распространения основного титульного языка данного государства в мире, что приводит к установлению английского общим вторым языком в мире и единственным иностранным в системе российского образования. Феномен единоязычия как условия современной глобализации (в противовес протоглобализациям) [3] имеет негативные последствия не только для образования как такового, но и для осуществления научных изысканий в России и за её пределами.
Цель исследования
Целью исследования является экспликация негативных тенденций в российском образовании, связанных с установлением английского в нём единственным иностранным и языком науки, а также обоснование английского как языка социальной вертикали по Б. Хайне (1992) в языковой ситуации в современной России.
Материал и методы исследования
В качестве материала исследования привлекались данные Роскомстата по переписи населения и ранжированию компонентов языковой ситуации в Российской Федерации 2010 года. Для анализа использовались общенаучные и лингвистические методы: метод выделения крайних точек исторических процессов, моделирующий, системно-функциональный, описательный, интерпретационный, оппозитивный, сопоставительный методы и метод композиционного анализа.
Результаты исследования
Статус английского в современной России ошибочно представлять как статус иностранного языка. Полноценное иностранное происхождение английского ещё можно было констатировать в эпохи «застоя» и «перестройки». Сегодня же это активно используемый населением России для внутренних нужд металект с высокой степенью апостериоризации (видоизменённостью в результате адаптации коренным населением - разновидность гибридизации), нормы которого давно перестали быть собственно английскими, т.е. законодательно утверждаться исключительно в США или Британии. Данную форму английского языка предлагаем обозначать «импликатом» (в отличие от пиджина как разновидности языка-посредника с предельно редуцированным грамматическим строем) - совокупностью иноязычных средств и их автохтонных дериватов, закреплённых за определёнными дискурсивными рамками в отдельной языковой ситуации.
Импликат английского в России, безусловно, имеет характерные особенности, отличающие его от импликатов немецкого или, скажем, итальянского образца, ср. апостериорные единицы русского языка, образованные на англоязычной основе: «стритовать» (зарабатывать на улице (любительским) музицированием, в английском языке нет глагола *to street), «форсайт(-)мастеринг» (англонеологизм современной вузовской номенлатуры, обозначающий планирование рейтинговой активности). Немцы не менее активно изобретают новые единицы на основе английского морфемного материала, получившие обозначение «псевдозаимствования», ср.: «Wellness», «Dressman», «Twen» [10], которые целиком неизвестны ни на территории функционирования других импликатов английского, ни в самих США или Британии. В силу территориальных особенностей англоязычных импликатов и их апостериорности английский металект на территории России лишь с оговорками можно считать иностранным, что порождает необходимость доработки социолингвистической типологии В.А. Виноградова [2] в следующих пунктах: а) выделение квалификационных критериев металекта и б) признание экзоглоссных компонентов языковых ситуаций импортированными.
Какие существуют признаки языка колонизации? Во-первых, использование данного идиома обладает функцией безальтернативности, т.е. невозможности его выбора, что ставят его в ряд с L1 - материнским языком, который человек не выбирает, а выучивает вынужденно. Этот же критерий лишает английский в России (и не только в ней) статуса иностранного языка, поскольку иностранные языки - пусть и с ограниченной опцией выбора (престижных объектов много не бывает, такова онтологическая особенность человеческого выбора) - избирались в целях интеллектуального развития и роста, а английский в России - средство карьерного продвижения и социального размежевания («Без английского никуда!») - язык социальной вертикали. Концепция языка вертикали была впервые представлена Б. Хайне на примере языковой ситуации в Малави и Мозамбике, для которой исследователь применил структуралистскую дихотомию «вертикаль vs. горизонталь», где экзоглоссия отождествляется с вертикалью, а эндоглоссия - с горизонталью. Вертикаль характеризует определённый язык межэтнического общения («vertical medium») - у Б. Хайне португальский как язык статуса, престижа и социального разграничения, который преподаётся в школе для достижения экономического благополучия (буквально: продвижения вверх). Горизонталь отражает спонтанное использование местного (родного) языка («horizontal medium») в обиходных условиях для обеспечения социального единства и солидарности [9].
Во-вторых, правящий класс, инициировавший после событий «перестройки» ряд фатальных реформ образования в России, итогом которых стали развал педагогического образования, ориентация на сомнительные международные образовательные стандарты (Болонский и Пизанский протоколы), издание спорного указа «5/100», предполагающего вхождение пяти вузов России в Топ-100 университетов мира на основе позиций в международных рейтингах и т.д., не предусмотрел - своими прямыми действиями или как синергетический эффект реформ - функционирование других языков в российском образовании, кроме английского, что повлекло за собой драматическое сокращение часов на изучение таких европейских языков, как немецкий и французский.
Следует отметить, что английский никогда не был языком образования во всех значениях данного слова. Дискурсивная рамка английского со времён Версальского договора (1919), после которого о нём заговорили впервые как о международном, всегда ограничивалась сферами менеджмента, банковского дела, финансов, биржевого брокерства и маклерства. Ни утверждение филадельфийского индекса цитирования в качестве единого (количественного!) критерия оценки эффективности деятельности научных работников, ни невероятное количество лауреатов Нобелевской премии среди англосаксов и проживающих в странах англо-саксонского мира, ни унификация образовательных стандартов под эгидой Болонского процесса, ни развитие современных терминосистем с избыточным числом англо-американских заимствований по всем отраслям знания, ни ставший обязательным перевод ключевых слов и аннотаций статей и научных разработок на английский так не сделали его языком науки ни в России, ни в мире.
Что же понимается под языком науки? Как пишет Ш. Кляйн, язык науки - понятие относительное. Наука всегда существует, прежде всего, на родном языке [11]. Исследователь приводит пример международной конференции, учреждённой и проведённой в ФРГ, где единственные присутствующие немцы вынуждены говорить на единственном рабочем языке - английском - и, испытывая невероятные трудности в экспликации и понимании содержания, объяснять друг другу принцип устройства опытной установки [11]. Таким образом, международный статус конференции ещё не делает английский языком научного мероприятия в частности и науки в целом (даже в ФРГ, являющейся колонией США с 1945 г. [12]). Невозможно себе представить, чтобы М.В. Ломоносов наблюдал за движением небесных тел, думая и излагая мысли на немецком - языке научной элиты того времени. Можно резюмировать, что язык науки per definitionem всегда совпадает с языком исследователя, на котором последнему удобно и целесообразно выполнять научную работу. Следовательно, статус языка науки целиком зависит от особенностей национального менталитета и тождественен языку той нации, которая интенсивнее всего проводит научные изыскания. Право считаться языком науки XIX-XX вв. бесспорно принадлежит немецкому языку. Открытия и изобретения Г. Форда, Г.Р. Герца, О. фон Лилиенталя, К. Цузе и мн. др. прочно и надолго закрепили немецкий язык за дискурсивными рамками своих дисциплин, в долгосрочной перспективе определили развитие профессиональных терминосистем и тезаурусов, сделали знание в немецкоязычном морфологическом обличии достоянием человечества. Английский язык же, распространяясь не с мирного согласия народов [1], о чём убедительно свидетельствует имперская история сначала Британии, а затем и США, никогда не выступал средством распространения знаний. Как пишет В. Флюк, данный язык ассоциируется не более чем с массовой попкультурой и идеологией потребления [7].
Итак, в-третьих, язык науки не может быть предписан. Английский язык с его современной дискурсивной рамкой выступает скорее инструментом идеологии (правящей элиты), что прямо противоположно назначению языка науки. Наука не может существовать в идеологических скрепах, в противном случае мы вправе не считать это наукой per se, что обличают современные тенденции в научной сфере в России. Данный вывод подтверждает В.С. Рамачандран словами «Наука возможна при неукоснительном соблюдении двух обстоятельств: экономической и идеологической свободы» [5]. Eo ipso, познание о статусе языка социальной вертикали современного английского вступает в серьёзное противоречие с утверждением его языком науки в системе высшего образования России. Таким образом, английский не является в России ни иностранным языком, ни языком науки. Его функция идентична языку социальной вертикали, с которым исконно ассоциируется доступ к определённым экономическим преимуществам. Диагностика языка социальной вертикали по Л. Гётце типологически предполагает функцию разграничения по языковому признаку (ius linguæ), известному как «феномен high snobiety» [8]. Говорящая на английском элита отграничивает себя от «низов» посредством языка, что ещё больше усугубляет противоречивую природу последнего: несмотря на статус всеобщего языка, он не является доступным для каждого, что активно поощряется правящим классом.
Образование - в его гумбольдтовском значении - понимается не иначе как платформа развития, гуманитарной составляющей и значимым инструментом которого выступает владение минимум одним иностранным языком. Потребность в изучении любого (опция выбора!) иностранного языка продиктована постоянно изменяющейся реальностью с её многоплановым и многофункциональным содержанием. Обретение мировоззрения - тем более научного - предполагает свободный выбор ориентира развития, следовательно, эта составляющая образования должна опосредоваться с учётом личностных преференций индивида. Несмотря на то что количество преподаваемых языков (языков образования) всегда ограничено, но даже выбор между английским и немецким или французским не нарушал бы принципов формирования научного мировоззрения.
В вузах современной России, где немецкий практически полностью вытеснен западными образовательными стандартами из учебного процесса, руководящая элита пользуется несостоятельным оправданием, якобы, предельно низкого числа желающих изучать немецкий в стенах высших учебных заведений. Согласно переписи населения 2010 г., немецкий язык занимает четвёртое место в России по количеству говорящих (перед чеченским - на пятом месте) [6], выступая в чистом виде иностранным металектом в языковой ситуации, что никак не подтверждает заявление о драматическом снижении его популярности в российской обществе. Руководящая элита должна признать, что либо данный язык слишком сложен для среднестатистического абитуриента (что, в свою очередь, никоим образом не оправдывает необходимость переучивания обучающихся), либо факт упразднения иностранного языка как средства развития и оставление в образовании общего второго языка (языка колонизации, что фактически равно изъятию иностранного языка из самой образовательной системы) как идентификатора образования (по принципу «обучение в вузе = знание английского = доступ к экономическим благам, социальному и карьерному росту = идентификация благополучного и успешного гражданина»).
Как можно видеть, язык современного российского образования и язык науки (научной нации) не являются идентичными величинами. Их текущее наполнение и уравнитель - английский язык - выступает скорее маркером социального благополучия, нежели инструментом научного поиска. Описанные функциональные особенности английского языка в современной России и российском образовании вытекают неизменно из его статуса языка колонизации, которая никогда не предусматривала и не способствовала научным изысканиям в колониях (как и любое проявление свободы).
Чем чревато английское единоязычие в системе образования? Представляется, что добросовестно выполняющий исследование учёный вряд ли нуждается в переводе на какой бы то ни было иностранный язык. Тенденция опубликования трудов в изданиях, индексируемых Scopus, Web of Science и др. базами данных, является не более чем заказом правящей элиты и весьма характерно для национальных исследовательских университетов. В современной российской науке всеобщей потребности в интернационализации знаний как таковой нет; как и в любом другом обществе это является прерогативой небольшой группы выдающихся учёных. Отчасти данное требование связано с падением качества исследований, закономерно наблюдаемым в ходе реформирования образовательной системы, т.е. фактически укладывания её в прокрустово ложе международных стандартов. Переход на единый международный язык научных изысканий не является гарантией того, что по какой-то определённой теме будут изданы работы на английском языке, что ещё раз доказывает справедливость вывода Ш. Кляйна. В качестве примера можно привести объём работ по экзоглоссным языковым ситуациям до 2009 г., представленный русским, немецким, французским и португальским языками. Однако здесь позволительно сделать оговорку, что публиковать работы на английском языке можно было и раньше до утверждения его в статусе всеобщего второго языка. Собственно, популяризация знаний не запрещает опубликование результатов исследований на любом из существующих в настоящее время около 6500 языков земного шара, пока само опубликование не становится инструментом (финансовой) политики определённых элитарных слоёв общества и учреждений. В частности необходимость финансировать голландское издательство Elsevier, активно вменяемая сегодня научным работникам в отдельных российских вузах, не может выступать приоритетом научной деятельности и позволяет угадывать за данным требованием не более чем финансовую выгоду для самого издательства.
Выводы
Пользуясь тезисом, что наука возможна лишь там, где есть научный подход, вышесказанное можно подытожить выводом о преднамеренности установления английского в его обсуждаемых статусах в российском образовании и о полной неадекватности данного процесса текущим потребностям российского общества. Одним из течений, упреждающих дальнейшее ухудшение ситуации в российском образовании, может стать возвращение в образовательный процесс российских высших учебных заведений необоснованно изъятых немецкого и французского языков и - в этом контексте - оставление за наукой и образованием права на самоопределение и выбор собственных ориентиров, языков и стандартов.
Рецензенты:
Романов А.А., д.фил.н., профессор, профессор-консультант, кафедра иностранных языков Энергетического института Национального исследовательского Томского политехнического университета, г. Томск;
Которова Е.Г., д.фил.н., профессор, профессор-консультант, кафедра иностранных языков Энергетического института Национального исследовательского Томского политехнического университета, г. Томск.