С конца XVIII - начала XIX вв. в русском национальном сознании происходит процесс сакрализации детства. Ребенок больше не воспринимается маленьким взрослым. Его перестают наделять чертами взрослого человека. Даже одежда становится сугубо детской, а не повторением взрослых фасонов маленького размера. «Постепенно в культуру входит представление о том, что ребенок - это и есть нормальный человек» [6]. Теперь в сознании русского человека укореняется убеждение, что детство - счастливая пора, которую необходимо пестовать, наполнять всевозможными духовными благами. Эпоха детства - это пространство, в основе которого лежат понятия цельности, чистоты, гармонии.
О детстве - начале человеческого пути - много размышляют русские романтики. Самобытность воссоздания мира детства представлена в художественном мире К.С. Аксакова и Н.А. Полевого, В.А. Соллогуба и Н.И. Греча, М.П. Погодина и Н.В. Кукольника. При этом одним из основополагающих этических постулатов становится выделение детскости как необходимый момент приобщения к божественному.
Впервые мысль о детскости, чистоте как свойстве божественного высказал В.А. Жуковский в статье «Рафаэлева "Мадонна"» («Полярная звезда», 1824): «Будь младенцем, будь ангелом на земле, чтобы иметь доступ к тайне небесной» [3, с. 156]. Для создателя русского романтизма «Сикстинская Мадонна» Рафаэля - чудесное видение: «чем далее глядишь, тем живее уверяешься, что перед тобою что-то неестественное происходит» [3, с. 155]. По мнению Жуковского, Рафаэль изобразил на картине и себя в образе задумавшегося ангела: «важная, глубокая мысль царствует на младенческом лице: не таков ли был и Рафаэль в то время, когда он думал о своей Мадонне» [5]. Л. Тик в романе «Странствия Франца Штернбальда» тоже отмечал, что великий итальянский художник всю жизнь «оставался юношей, и в каждом творении его обращается к нам кроткий младенческий невинный дух» [10].
Герой повести А.В. Тимофеева «Художник» (1834) в детстве полюбил одного из ангелов рафаэлевой «Сикстинской Мадонны»: «Этот ангел был первое, единственное существо, которое любил я без страха, и следственно, истинно любил» [11, с. 241]. Будущий художник видит в ангеле «с милым личиком, подпертым двумя белыми, полненькими ручонками, с своими томными, голубыми глазами» свою душу [11, с. 242]. Ангел прилетает к десятилетнему ребенку даже во сне, принимая разные облики - птички, бабочки, розы, рыбки. В минуты восторженного поклонения рафаэлевой картине холст начинает оживать: «все это пространство картины, которое гений художника наполнил ангелами, растянулось до бесконечности; я увидел перед собой небо во всей славе» [11, с. 243].
В повести Н.А. Полевого «Живописец» (1833) представлена кольцевая композиция изображения судьбы героя, в основе имеющая христианскую интерпретацию детства, характерную для русской культуры XVIII-XIX вв. Аркадий, в начале повести представленный в образе невинного дитя, в конце снова обращается к божественной стороне бытия и возрождается в собственном живописном полотне. Полевой вслед за немецкими романтиками - В. Вакенродером, Л. Тиком, Э.Т.А. Гофманом - мифологизирует человеческую жизнь, соотнося ее с движением по кругу: испытав все тяготы, герой воскрешает в себе ребенка. Такая концепция схожа с идеей антропологического развития И.Г. Фихте, которая предполагает последовательное движение [12]. Накопив достаточный объем жизненного опыта, герой готов подняться на следующую ступень путем перешагивания конечной грани своего знания, чтобы вновь исследовать его и понять, природа чего лежит в его основе. Таким образом, герой вновь осмысливает себя, свое место в системе бытия, чувствует себя причастным к Абсолюту и сливается со всей Вселенной.
Так, Аркадий Полевого с детства воспринимает окружающий мир сначала через книгу, потом - посредством учения у иконописца. Старик формирует в мальчике религиозное сознание, причем с упором именно на сакрализацию искусства. Вся жизнь мальчика теперь подчинена нравственности и добродетели. Последующее изучение живописи переносит Аркадия в «мир фантазии, мир художника» [7, с. 172]. Однако, с другой стороны, по словам самого героя, судьба «ссорила» его «с действительным миром, где ей надо было как можно крепче приковать меня» [7, с. 169]. Так, постепенно герой подходит к тому конечному рубежу, когда ему необходимо сделать решающий шаг навстречу к пониманию сложившейся ситуации. Согласно учению Фихте, такое преломление накопленного опыта либо приводит героя к гармонии с собственным сознанием и бытием в целом, либо происходит трагическая развязка. В «Живописце» такой замыкающей точкой человеческого развития выступает отъезд Аркадия в Италию, где он наконец сливается с природой и становится в состоянии осмыслить накопленный опыт. Результатом этого осмысления выступает его картина, изображающая Спасителя, благословляющего детей. «Лицо его было божественно, исполнено любви и благости» [7, с. 234]. Отношение к детям - невинным душою, для которых открыто царство Божие, - дано в традиционных рамках романтизма. Однако у Полевого идея Фихте о результате такого преломления опыта в собственном сознании претерпевает некоторые изменения. Аркадию удается достичь гармонии, но трагический конец для него неизбежен.
Все были в восторге от картины Аркадия, которая заняла почетное место в родительском доме. Только друг Аркадия испытывает и другие чувства: «Эта последняя картина растерзала меня» [7, с. 234]. Дело в том, что в одном из детей, облокотившихся на колено Спасителя и благословляемых им, рассказчик узнает черты Вериньки, «возведенные к идеалу невинности первых лет детского возраста» [7, с. 235]. Девушка, не оценившая любви художника, по-прежнему оставалась в его сердце. Именно над головой «дитяти»-Вериньки Спаситель, как кажется, говорит: «Не возбраняйте детям приходить ко мне; для таких предназначил я царство небесное; только будучи невинен душою, как младенец, будешь со мною во славе отца моего не небесах!» [7, с. 234]. Себя Аркадий изобразил в образе человека, стоящего поодаль. Его лицо, волосы, морщины показывали, что это «страдалец, много испытавший». «Казалось, этот человек слышал в словах Спасителя решение загадки, мучившей его всю жизнь; казалось он хотел бы погрузиться в прежнее невинное младенчество...» [7, с. 234]. Судя по письму, переданному из Италии, Аркадий встретил смерть с радостью, как избавление от земных страданий.
Повесть Н.А. Полевого «Живописец» стала одной из первых в ряду отечественных произведений об искусстве и художнике. Русский романтик заострил внимание на значении личного счастья для русского живописца. Несмотря на признание и заслуженное уважение в Италии, а потом на родине, Аркадий не чувствовал себя счастливым. Признанному художнику нужны не только его полотна, но и семейное счастье. Изображение Вериньки, которую он простил, в образе «дитяти» и возвращение детскости в душу самого художника, соединение чистоты и божественности позволили Аркадию стать представителем «высокого искусства».
В картине Аркадия нашло отражение его примирение с судьбой, Богом, глубокое постижение смысла искусства. Поэтому и энергия, исходящая от полотна, завораживает своим светом, мудростью, покоем. Это произведение в полном смысле можно назвать сакральным. Свет, исходящий от образа Христа, заставляет душу глядящих на картину наполниться чувством благоговения. Отец Аркадия оказывается настолько потрясенным живописью сына, что беспрестанно произносит слова благословения и плачет: «Да благословит тебя господь, как благословляет он этого младенца!» [7, с. 234]. Всех находящихся в комнате гостей картина приводит в восторг. Все отмечают ее огромную духовную и душевную составляющую.
Немаловажным для осознания категории сакрального становятся центральные персонажи этого полотна - дети. Маленькие герои показаны во всей их непосредственности, простоте, они непринужденно ведут себя рядом со Спасителем. Изображенные дети еще не погружены в земные заботы, оттого и взор их так чист и ясен. «Эти эфирные мерцания, эти воспоминания о мире ангелов еще живут полной жизнью в душе ребенка, темная тень земных предметов еще не омрачает их блеск...» [4]. Вакенродер отмечал, что принадлежность детей к небесному, божественному миру наделяет их пророческими способностями, позволяющими им проповедовать на том высоком языке, который взрослым недоступен. Страсти, ненависть, земная любовь детям еще неведомы, потому они в большей мере понимают тайну, силу божественного провидения, вдохновения.
Все же наиболее частое изображение детства как сакральной категории оказывается связанным с природным началом. Для русского национального самосознания единение с природой является естественным. Мифология любого народа мира тесно связана с природой. В частности, пантеон богов у славян соответствует природным стихиям и явлениям. Растительная символика при этом играет огромное значение. Каждый цветок, каждое дерево несет в себе определенный смысл, определенную ассоциацию. Даже регламентация жизни простого русского человека тесно связана именно с природным началом. Человек всегда жил во взаимосвязи с естественностью, природностью. Поэтому можно говорить о процессе сакрализации природного начала. Таким образом, становится еще более очевидной идея «естественного человека», каким в русской романтической повести выступает ребенок.
Герой-ребенок у романтиков позиционируется как невинное дитя, как гармоничный образ наивного человека. Еще Ф. Шеллинг в «Философии искусства» отмечал, что «только в младенческой неопределенности делается вполне разрешимой проблема этой удивительной - не неразличимости, но - слиянности божественной и человеческой природы» [13]. Русские романтики в своих произведениях часто отмечают это удивительное свойство детской фантазии, детского восприятия мира видеть нечто потустороннее в, казалось бы, совершенно обычных вещах. Для ребенка «все в природе является одушевленным и одухотворенным» [14]. В этом их отличие от рационально мыслящих взрослых, готовых и способных видеть только небольшую часть универсума, которая непосредственно связана с их земным существованием. Детям же оказывается доступной невидимая, неизвестная, тайная сторона бытия, которую они познают силой своего непосредственного восприятия мира.
Дети и природа у романтиков соотнесены в своей естественности. Через природу, через непосредственный контакт с ней дети актуализируют в себе способность одухотворять окружающий мир, приобщаться к нему. Это свойство является отличительным для русской культуры. Так, например, героиня повести В.А. Соллогуба «Большой свет» (1840) Наденька не мыслит себя в отрыве от природы. Неслучайно автор сравнивает ее с ангелом. Она видится герою Щетинину неземным существом, парящим над землей. Весь ее образ олицетворяет несвободу светского общества. Девочка всей душой рвется назад в деревню, где был простор и воздух. Как ангел, она жаждет резвиться на раздолье, а не сидеть в душных комнатах петербургского дома под присмотром гувернантки. Наденька скучает по природе, по животным, к которым она была так привязана: «В деревне было весело и свободно. В деревне был свой маленький садик, свои цветы; была своя лошадь, была своя коричневая корова» [9, с. 110]. Достигнув семнадцати лет, Наденька все так же скромна и застенчива. Она так же неуютно чувствует себя в обществе. Первый бал особенных впечатлений на девушку не производит: «... не то, чтоб и скучно, а как-то странно... Все осматривают меня с ног до головы. <...> Да жарко здесь очень!» [9, с. 142]. Героине по-прежнему неловко находиться среди ограничений. Душа, как и раньше, просится на простор. Ни танцы, ни новые люди не воодушевляют девушку, которая остается по сути тем же десятилетним ребенком, скучающим по старому дому.
Ребенок у романтиков ставится в центр натурфилософии. Ведь именно ему открываются неведомые взрослому иррациональные стороны бытия. Детская фантазия способна оживлять окружающее, поэтому она «становится необходимым условием таинственно-интуитивного проникновения в глубины мироздания» [8]. Так, в центре природного бытия оказывается и маленький герой повести А.В. Тимофеева «Художник». Именно на лоне природы он спасается от жестокости окружающих. Природа помогает ему выравнивать душевное состояние, каждый природный элемент становится ему родным - и бабочка, и дерево, и лужи, и собаки, с которыми он играет в роще. Слиться с природой художник стремится и позже, когда бежит от общества.
Герой повести К.С. Аксакова «Вальтер Эйзенберг (Жизнь в мечте)» (1836) вспоминает счастливые мгновения детства, проведенные в единении с природой. Пространство природы становится в повести центральным. Автор представляет своеобразное двоемирие. С одной стороны, оказывается природа, наделенная губительными для героя чертами, с другой - природа, восстанавливающая его душу. Именно природное начало, связанное с детскими годами, помогает герою преодолеть тяжелое душевное состояние. «Он ожил: перед ним понеслись тихие, светлые мечты; он вспомнил прошедшее, <...> свое детство и место, где он провел его; ему виделись: аллея из акаций, зеленый широкий двор, сельская церковь; <...> перед ним расстилался широкий пруд...» [1, с. 369]. Как видно, изображение природы Аксаков наделяет национальными чертами. Герой чувствует свое сродство с природой, отдохновение души он ищет именно в ней. На большой картине, которую рисует Вальтер, изображается поле, по которому идут три девушки, «три ангела» [1, с. 374].
Природное начало выступает сакральным и в другой повести К.С. Аксакова «Облако» (1837). Лотарий с детства чувствует свою причастность к мирозданию. Все окружающее его - листок, ветер, лес, поле - вызывает в мальчике восторг. В повести провозглашается идея детства как времени переживания высшей любви. Лотарий ощущает неразрывную связь с природой. Находясь в единении с ней, он замечает на небе облачко, привлекшее его внимание. Мальчик любуется, восхищается им. Он отмечает, что облако имеет человеческий образ. Здесь автор вводит образ девушки-облака. Именно она пробуждает в душе мальчика любовь, которая, однако, вытесняется из его сердца светскими развлечениями. Аксаков вносит дополнительные смыслы в немецкий романтический миф о детстве, обогащая его национальной спецификой.
Аксаков уже на номинативном уровне включает в повесть идею натурфилософии. Не случайно, что фамилия Лотария - Грюненфельд (grünen Feld) - в переводе с немецкого означает «зеленое поле». В начале повести автор вводит образ поля, через которое уставшему от игр мальчику предстоит перейти, чтобы оказаться дома. «... С каждым шагом ступал он неохотнее и, наконец, бросился усталый на траву отдохнуть немного...» [2, с. 484]. Автор на материальном, а не только на ментальном уровне соединяет своего героя с окружающей его природой. С полем и в целом с природой связана жизнь простого человека. В соответствии с природным календарем выстроена его жизнедеятельность. На примере своего героя Лотария Аксаков отмечает, что не следует отходить от этой гармонии.
Фамилия же девушки - Эльвиры - Линденбаум («липовое дерево», «липа»). В славянской мифологии липа считается деревом-родительницей. Это дерево сопровождало человека всю жизнь: из липы строили дома, мастерили обувь, делали бытовую утварь. Липа олицетворяет женское начало, она ассоциируется с женственностью, нежностью, мягкостью. «Стройная, бледная девушка» - так описывает Аксаков Эльвиру.
Однако героиня выполняет также и функцию «девушки-спасительницы». Она снова пробуждает в Лотарии любовь, тем самым возвращая его духовно в безмятежный период детства. Автор реализует восстановление цельного образа человека, в котором сильно природное, божественное начало, утрачиваемое по мере взросления. Эльвира - девушка-облако - выступает у Аксакова своеобразным бесполым ребенком с ангельской сущностью, призванным воссоединить Лотария - цельного человека - самим с собой и, следовательно, со всем бытием.
Детство воспринимается Аксаковым как своеобразная духовная родина человека. «Я, по крайне мере, твердо уверен, что летал в детстве», - пишет автор «Облака» [2, с. 490]. Именно поэтому его герою - Лотарию - в минуты радости и восхищения «вспоминались лета детства». Вальтер Эйзенберг в минуты душевного покоя, внутреннего счастья тоже вспоминает свое детство: «важно колыхаясь в камышах своих, вилась быстрая река, через нее перекинут мостик в три дощечки шириною; вдали высилась гора (это было все место его родины)» [1, с. 369-370].
Финалы повестей Н.А. Полевого, А.В. Тимофеева, К.С. Аксакова трагичны: герои-мечтатели погибают. Лотарий, раскрыв тайну девушки-облака, потерял возлюбленную, стал молчаливым и грустным, оживлялся только при виде облака на небе. Однажды его нашли мертвым, а «по небу удалялись два легких облачка» [2, с. 490]. Художник Вальтер Эйзенберг переселился на свое полотно, где были изображены прекрасные девушки-ангелы. Мертвым было его тело, а «сам он, весь полный жизни, стоял на картине, окруженный тремя девушками» [1, с. 378].
В отличие от Э.Т.А. Гофмана, например, редко изображавшего радости детства (исключение составляют новеллы «Щелкунчик и Мышиный король» и «Неизвестное дитя», в которых тоже есть грустные эпизоды), воспоминание о детстве как поре внутренней гармонии отличают произведения русских романтиков. Герой-мечтатель из новеллы «Песочный человек», всю жизнь преследуемый воспоминаниями о персонаже нянюшкиной сказки, погибает, бросившись с башни. Художник Бертольд из новеллы «Церковь иезуитов в Г...», создав, наконец, задуманное полотно, тонет в реке. В отличие от гофмановских героев-самоубийц, герои русских повестей в смерти обретают счастье, возвращаясь в пору детства, гармонии. Гофмановская жизнь в мечте предполагает счастье в придуманных сказочных странах - Атлантиде, Джиннистане. Русские же романтики представление об истинном счастье неразрывно связывают с детскими воспоминаниями.
Авторы отечественных повестей - Н.А. Полевой, А.В. Тимофеев, В.А. Соллогуб, К.С. Аксаков - идеализируют детство, показывая внутреннюю связь человека с миром в эту счастливую пору, когда не только все кажется чудесным, но и чудеса присутствуют в жизни. Русские романтики разработали национальную составляющую сюжета о ребенке, имеющую в своей основе христианскую идею нравственной чистоты, спасения человека силой любви, признания в ребенке божественного разума, следующего навстречу верным жизненным решениям.
Рецензенты:Захарова В.Т., д.ф.н., профессор кафедры русской и зарубежной филологии ФГБОУ ВПО НГПУ им. К. Минина, г. Нижний Новгород;
Юхнова И.С., д.ф.н., профессор кафедры русской литературы и фольклора НИУ ННГУ им. Н.И. Лобачевского, г. Нижний Новгород.
Библиографическая ссылка
Ильченко Н.М., Пепеляева С.В. ДЕТСКОСТЬ КАК СВОЙСТВО МИРОВИДЕНИЯ РУССКИХ РОМАНТИКОВ // Современные проблемы науки и образования. – 2015. – № 2-1. ;URL: https://science-education.ru/ru/article/view?id=20570 (дата обращения: 24.04.2024).