Со второй половины XX века философия начала предлагать человечеству смириться с отсутствием абсолютных начал, интерпретируя данное отсутствие не как бессилие человеческого разума, а как некое богатство нашей природы, стимулирующее многообразие видения жизни. Отсутствие одного правильного подхода и признание множества разных единовременно верных сформировало во многих гуманитарных науках направление постмодернизма, изначально построенное в отличие от модернизма на отказе от стремления познать истину. Центральное место в эстетике постмодернизма занимает положение, предложенное Жаком Деррида - «мир есть текст», на котором и строится теория интертекстуальности, когда объектом цитации может стать не только какой-либо литературный источник, но любое произведение культуры [2]. Абсолютно сознательно отревизированное постмодернизмом, все литературное наследие становится сегодня существующим культурным контекстом - огромной культурной ненаписанной энциклопедией, где все тексты относятся друг к другу как части интертекста. При этом «чужой» текст может присутствовать анонимно, и читателю предстоит «прочесть» интертекст, понять, что стоит не столько за текстом, сколько в самом тексте. В основе методологии настоящей статьи лежат принципы системного подхода к явлениям литературы и культуры. В ходе исследования были использованы сравнительно-исторический, биографический, типологический, а также метод целостного анализа художественного произведения.
Проза популярного австрийского писателя Даниэля Кельмана представляет собой ироническое переосмысление традиционных форм и постмодернистскую игру с клише массовой литературы, для которой характерно сочетание увлекательного сюжета и глубоких философских проблем. В своем самом «нашумевшем» романе «Измеряя мир» («Die Vermessung der Welt», 2005), Кельман сохраняет и даже усиливает виртуозность в создании увлекательных сюжетных поворотов, необычной «идеи» произведения, в игре «с художественной и интеллектуальной традицией, с интертекстуальностью» [1, с. 539].
Рассчитывая на думающего читателя, Кельман интеллигентно и с тонким юмором рассказывает о двух гениях эпохи Просвещения Карле Фридрихе Гауссе и Александре фон Гумбольдте, типичных представителях национального немецкого характера во всех его проявлениях. Выявление и восстановление интертекстуальных связей в романе Д. Кельмана «Измеряя мир» открывает новый, «вертикальный», уровень прочтения произведения. Написанный в духе литературных традиций латиноамериканского романа, а именно культового произведения Габриэля Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества», роман «Измеряя мир» - причудливая смесь комизма и меланхолии на тему мироздания, мироощущения, смысла жизни и истинных ценностей. Весь «гарсиа-маркесовский» интертекст обладает здесь, с одной стороны, определенной семантикой, а с другой - порождает целый ряд дополнительных значений, раскрывающих концепцию писателя. Это особенно подчеркивают британские литературоведы: «при всей "немецкости" предмета романа это произведение, скорее, могло бы принадлежать перу Гарсиа Маркеса, если бы он родился в Штутгарте» [6]. Свою творческую манеру Кельман связывает с той линией «классического модерна, которая в немецкоязычной послевоенной литературе отсутствовала, с экспериментально-игровой традицией Кальвино, Борхеса или Набокова» - в противоположность к ангажированной («политизированной») литературе в духе «Группы 47» или литературы авангарда в русле Эрнста Яндля и Гомрингера [1, с. 539].
Немалую роль в идее написания романа играет стажировка автора в Мексике, во время которой он изучал курс латиноамериканской литературы [7]. Потрясенный эмоциональным и художественным величием латиноамериканской прозы, Кельман приходит к выводу, что литература должна создавать яркие, необычные и запоминающиеся образы персонажей, в которых читатель начинает верить: «если вводишь героя, который по сюжету является выдающимся художником, то недостаточно просто именовать его таковым, надо придумать и рассказать историю его творческой деятельности так, чтобы читатель поверил, что видел его полотна» [1, с. 539].
В процессе изучения истории и культуры Латинской Америки Кельман обнаруживает, что А. Гумбольдт занимает в ней значительное место и, более того, что Гумбольдт и Гаусс в действительности однажды встречались друг с другом во время одного из научных конгрессов в Берлине; это и становится ключевым импульсом к созданию романа [7].
В романе автор сознательно создает текст с множеством уровней прочтения, не позволяя, впрочем, ни одному из уровней доминировать. Он намеренно избегает иерархии, четко обозначая постмодернистскую позицию о том, что самая большая истина заключается в отсутствии истины. В беседе Гаусса и Гумбольдта первый высказывает следующее: «Люди думают, что их существование подвластно им. Они созидают, открывают новое, наживают добро, находят людей, которых любят больше своей жизни, производят на свет детей, иногда умных, а иногда глупых до идиотизма, видят как тот, кого они любят, умирает, стареют сами и глупеют, болеют и уходят в землю. И думают, что все это они сами так решили и придумали. А вот математика доказывает, что они ходят исхоженными тропами. ...Разум ничего не диктует и даже мало что понимает. ...Мир, если понадобится, можно измерить и исчислить, но это еще далеко не означает того, что он будет понят» [3, с. 230-231].
Интертекстуальное прочтение романа отсылает читателя к произведению Габриеля Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества», как к одному из источников, реконструировать который помогают различные сюжетные параллели, а также упоминаемые в произведении реально существующие и вымышленные картины из культуры и быта народов Латинской Америки, особенно в описании путешествия Гумбольдта и Бонплана по Амазонке в главе «Река». Причудливое сплетение событий и слов, характеризующих местный колорит, примесь колдовства и магии, волшебных чар и вещих снов очень правдоподобно имитируют маркесовский нарратив, постоянно балансирующий на стыке реальности и фантазии. «Он никогда не говорил потом в Париже о вещах, о которых вспоминали его солдаты: гортанные крики и прицельно выпущенные из джунглей отравленные стрелы, ночные огни, а главное, те неуловимые странности жизни, когда реальный мир на минуточку делал шаг в сторону ирреального. Деревья только что выглядели как деревья, а лениво плещущаяся вода в реке была самой обычной, но вдруг содрогался, понимая, что пред тобой мимикрия чего-то инородного...» [3, с. 121].
Сама сюжетная схема романа - две параллельные, периодически пересекающиеся жизненные линии, два путешествия, в ходе которых герои познают себя, приходят к своей самости через преподанные им уроки. В случае Гаусса путешествие - это, скорее, путь самопознания через научные эксперименты в стенах родного дома; тогда как Гумбольдта наука заставляет взбираться на самые высокие горы, переплывать океаны и постоянно рисковать жизнью. Парадокс заключается в том, что в конце произведения Кельман будто пожимает плечами, намеренно уходит от ответа, сводя оба пути к единому концу - невозможности найти абсолютное решение, формулу правильной жизни. На немой вопрос читателя о выборе жизненной стези и неизменных последующих сомнениях в правильности этого выбора он явно разводит руками: «...и Гумбольдт... внезапно понял, что не может сказать, кто из них путешествовал по миру, а кто всегда оставался дома» [3, с. 310]. Характерные для латиноамериканской литературы вечные темы поиска смысла жизни, истинной ценности бытия и формулы счастья возникают в романе на каждой странице, отражаясь в строгой призме естественных наук, с ее идеальными углами. Сам мир точных наук и гениальных ученых настолько искусно переплетен миром простых обывателей, с их размытыми представлениями о логике и конкретике, что мастерство писателя заслуживает восхищения. Сюжет, построенный на контрасте восприятия мира разными людьми, тем не менее не вызывает у читателя чувство диссонанса и хаоса, а, скорее, заставляет его непроизвольно проецировать контекст на себя: сравнивать суждения, оценивать действия и примерять маски различных персонажей. Разумеется, сам автор осознает, что каждый читатель прочитывает текст по-своему, привносит в него собственные значения, осуществляет процесс декодирования в соответствии со своей компетенцией и знанием мира [7].
При всей необычайной легкости и даже игривости языка автор придерживается в этом романе строгих правил, которые сам для себя установил. Изначально, рассуждая о создании произведения, Кельман ни в коем случае не хотел, чтобы он был построен по принципам жанра исторического романа, наоборот, ему хотелось провести эксперимент с написанием научно-популярной книги, автор которой внезапно сошедший с ума историк [7]. Желая сократить традиционную повествовательную дистанцию между читателем и писателем, Кельман принципиально не использует кавычек. Он вообще не жалует прямую речь, отдавая предпочтение косвенной. В русском переводе романа все диалоги оформлены таким же весьма непривычным образом с целью сохранения нарочитого однообразия местоимений и глаголов.
«Человек - не животное, заметил Гумбольдт.
Ну не всегда, возразил Бонплан.
Гумбольдт спросил, доводилось ли ему читать Канта.
Французы иностранцев не читают» [3, с. 49].
Ироничный тон на протяжении всего романа делает диалоги между Александром фон Гумбольдтом и его верным спутником Бонпланом особенно занимательными. Подобно Дон Кихоту и Санчо Панса, они ведут разговоры, путешествуя по опаснейшим местам планеты, в то время как другой гений, Карл Фридрих Гаусс, не покидая родных мест, совершает не менее значимые открытия. Трансформация жанра исторического романа в увлекательную историю не претендует на биографическую достоверность, но в то же время автора нельзя упрекнуть в слишком фамильярном обращении с великими учеными [5, с. 367].
Помимо главных героев, Кельман достаточно уверенно включает в роман других известных ученых и выдающихся личностей эпохи Просвещения. Насыщая культурный материал именами Наполеона, Канта, братьев Монгольфье, Гете, Гальвани, Марко Поло, Лейбница и многих других, автор дает читателю понять, что сквозь истории центральных персонажей просвечивают десятки других аналогичных историй, призывающих развернуть новую и не менее увлекательную фабулу.
В данном романе Кельмана интертекстуальность нельзя свести к «свободной игре означающих», как это делают деконструктивисты: интертекст у Кельмана включается в основной текст не механически, а получая смысловое наполнение. Одним из самых значимых смыслов в лучших традициях латиноамериканского романа можно считать идею самосовершенствования. «Холм, о котором неизвестно, как он высок, оскорбляет разум и лишает его спокойствия. Не определяя постоянно свое местоположение, человек не может продвигаться вперед. Нельзя оставлять на обочине ни одну загадку, как бы мала она ни была» [3, с. 42]. В этом отношении Кельман очень близок гофмановскому философствованию, в котором ярко представлена теория перфекционизма: «преодоление себя, достигая подчинения тела Духу; но преодоления и подлинного успеха жизни нет без идеи самосовершенствования и воли к этому, в противном случае успех растлевает человека» [5, с. 164]. Таким образом, роман Кельмана не просто «измеряет», но и позволяет построить свой собственный мир, полный смысла, мечтаний, поступков и самосовершенствования, в котором рамки себе может обозначить только сам человек.
В заключение можно сделать вывод о том, что интертекст в данном романе присутствует на разных уровнях, позволяя читателю самостоятельно устанавливать смысловые связи. Обращая читателя к культурному опыту с помощью культурно-ценностных констант художественной литературы, автор тем самым способствует интеллектуализации читательского сознания. Роман Даниэля Кельмана «Измеряя мир» успешно интегрирует многие австрийские и латиноамериканские литературно-художественные традиции, образуя сложную смысловую мозаику с многозначным образным рядом, что полностью соответствует современной австрийской литературной тенденции к обновлению прозы, ее языка и жанровых форм.
Рецензенты:
Шастина Е.М., д.ф.н., профессор, заведующая кафедрой немецкой филологии, Казанский федеральный университет, г. Елабуга.
Шакирова Р.Г., д.ф.н., доцент, заведующая кафедрой иностранных языков, Набережночелнинский институт социально-педагогических технологий и ресурсов, г. Набережные Челны.
Библиографическая ссылка
Казакова Ю.К. ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНЫЙ АСПЕКТ В РОМАНЕ ДАНИЭЛЯ КЕЛЬМАНА «ИЗМЕРЯЯ МИР» // Современные проблемы науки и образования. – 2013. – № 5. ;URL: https://science-education.ru/ru/article/view?id=10130 (дата обращения: 20.04.2024).