Конечно, вышеозвученное - это социальный идеал. В условиях глобализации культуры и размывании пространства политического, что влечет за собой актуализацию первичных идентичностей (в первую очередь, этнической и религиозной), социальная интеграция предстает как проблемная зона, само явление диффузности - социальной рассеянности элементов - не исчезает, она просто приобретает иные формы. Тема включенности в социальные практики лиц с ОВЗ, естественно, лишь один из аспектов, который зачастую меркнет на фоне открытых боевых конфликтов этно-религиозной окраски. Но в статье не ставится задача рассмотреть, насколько идеалы бытия общества как живого, органического целого соответствует реалиям социальных практик. Задача скорее в том, чтобы идеологемы, имеющие западное происхождение, примерить к отечественным реалиям, в частности методологически оценить попытки российского общества воплотить в жизнь концепт «толерантность» применительно к лицам с ОВЗ.
Демократия (несущественно при этом, какого собственно варианта демократия - американского или европейского толка) провозглашает идею толерантного отношения к «иному». Понятие «толерантность» до сих пор является предметом научных дискуссий [3, с. 33], однако для нашей проблемы принципиальным в содержании термина является не столько значение «терпимость», сколько «допустимость» [1, с. 7]. Во втором значении понятие «толерантность» характеризуется как «взаимная свобода»; при этом подразумевается, что отдельные личности или социальные группы, артикулируя особые подходы и ценности, не выражают «никакого насилия» над мнениями и позициями других, поскольку предполагается, что различные жизненные стратегии со-вмешаются с «сущностью мира» [5, с. 77] (принцип различения, дифференциации). В рамках нашей проблемы толерантность в отношении лиц с ОВЗ фактически должна означать до-пустимость как в-пускание в социальное пространство независимо от состояния здоровья и наличия функциональных отклонений; с-мирение в смысле принятие данной категории людей как органической части социального мира, провозглашение со-существования на равных как реального вступления в сферу особой логики бытия. Здесь исключается риторика толерантности как терпимости, поскольку собственно терпение к инаковости следовало бы трактовать как насилие над сознанием, т.е. «неорганическое» признание другого, иного, что в социальных практиках выливается в формальную, внешнюю, неподлинную лояльность, которая рано или поздно выльется в фактическое непринятие, отгораживание и дистантность по отношению к инвалидам.
В этой связи закономерно возникает вопрос, что значит установление границ между «мы» как референтной социальной группой «здоровых», где принадлежность к «мы» предполагает особые преференции по наличию физических характеристик, и «они» - лица с ОВЗ? В чем коренится желание дистанцироваться от людей с особыми возможностями здоровья? Известно, что механизмы очерчивания границ - не что иное, как результаты идентификации и самоидентификации, что представляет собой фундаментальные феномены и процессы социального и биологического характера. Данные процессы на личностном уровне отвечают не только за определение сущностных характеристик субъекта, выявление его уникальности, неповторимости - очерчивания границ бытия-для-себя; но и фиксируют условия вписывания особенного, единичного в общественное, грани резонирования личного, приватного с общим (бытие-для-других). На уровне бытия общества как целого идентификационные стратегии во многом определяют вектор и логику его исторического развития. Как утверждает Бородкин, «без различения "своих" и "чужих", без предоставления тех или иных преимуществ и льгот "своим" перед "чужими" не смог бы выжить и развиться и вид Homo sapiens».
Фактически перед нами проблема формирования социальных практик посредством бинарной оппозиции «культура и природа». Человечество еще на заре своего развития, организуя социальный мир, стремилось наполнить свое жизненное пространство нормативами и шаблонами, чтобы сделать мир «мы» упорядоченным, управляемым и предсказуемым. Этот мир и есть мир культуры в буквальном смысле, и в каких бы формах он не фиксировал понятие «нормы», он радикально противостоит хаосу и непредсказуемости природы. Человечество в древности стремилось исключить сбои любого характера в социально-культурном пространстве - сделать социальные практики островком безопасности и в психологическом, и в биологическом смысле. Первобытное общество, четко определяя границы нормы и заявляя требования дистантности от физических и психических отклонений, решало проблему выживания человека как вида, где ни правовые, ни гуманистические ценности в расчет не принимались. Все, что отлично от привычного, на ранних стадиях общественного развития должно было вызывать страх как неуправляемое, непредсказуемое, а это означало изыскивание энергетических ресурсов для выработки новых стратегий понимания и развития особых механизмов трансляции опыта. «Морфологическая» идентификация в древности определяется биологическим моментом, во главе угла ставилось улучшение качества физических показателей человеческой природы, где глобальная цель - сохранение человека как вида; при этом социокульутрные механизмы фактически обслуживают «проблему выживания». В довершение стоит отметить и характер производства в первобытном обществе: присваивающая экономика (охота и собирательство) крепко фиксировала логику распределения благ в группе по мере участия индивидов в производстве этих благ. Таким способом постулировался и экономический аспект «селекции», где принципиальную роль играл факт непосредственного участия в производстве.
Для конкретного человека сохранение функциональности собственного организма - это разрешение по сути проблемы личного, физического выживания, а для группы - улучшение качества «человеческого материала» в целом. Проведение группой демаркационной линии по состоянию здоровья, определение физиологической «нормативности» и селекция по означенным признакам, кристаллизуясь в социальных практиках, постепенно ассоциировались с социальным порядком и стремлением улучшить качественные показатели человеческой природы. Экзистенциальные переживания, страх перед «инаковостью» на стадии формирования человеческого общества не следует объяснять лишь примитивностью и неразвитостью человеческого сознания и социальных институций. Это была артикуляция требований рода, отстаивающего свое право «быть». В этой связи аргументы Ф.М. Бородкина сложно опровергнуть: феномены «вовлечения» в совместные действия и «исключения» из жизни группы, в частности по состоянию здоровья, в своем основании имеют биолого-генетический аспект [2, с. 6].
Конечно, в современном обществе вопросы соответствия группе и следующий за тем выбор формы социального включения/исключения нельзя напрямую относить к биолого-генетическому как наследуемому в буквальном смысле. Процессы идентификации и самоидентификации цепляют мощнейший пласт социально-культурного опыта группы, где «культурный код» описывается как генетический скорее по аналогии, поскольку составляющие его концепты, образы и фреймы способны на сегодняшний день конструироваться с минимальным учетом естественных, природных факторов. К этому следует добавить и следующие тезисы: во-первых, человечество давно уже разрешило проблему сохранения себя как вида, и большинство угроз, нависающих над homo sapiens, сегодня не природный вызов, а порождение самого человека, его ошибок и просчетов. Во-вторых, экономически общество находится на той стадии развития, когда жизненный минимум населению планеты в принципе обеспечить возможность есть, а перекосы в распределении и потреблении благ во многом имеют политико-идеологический характер.
Таким образом, на заре истории природа бросала вызов человеку, почему и задачи, стоявшие пред ним, носили объективный характер и требовали часто радикального решения; но сейчас общественные проблемы, в том числе социальная дезинтеграция, большей частью инициированы самим человеком. Общество обладает достаточными интеллектуальными и материальными ресурсами для решения проблемы комфортного существования индивидов в социальном пространстве независимо от их состояния здоровья и «полезности», что и получает отражение в «культурном коде» западного общества, провозглашающего идею инклюзии.
Перекодировка общественного сознания отчасти обусловливается и пересмотром статуса телесности в современной культуре. Источником западного общественного сознания является античное мировоззрение, но не буквальная калька с него. Так, древние греки обосновывали положение, что красота внутренняя сопряжена с красотой тела, иные же комбинации ими не принимались, при этом тело гражданина рассматривалось как граница манифестации его личного бытия, поэтому было неприкосновенно. В средневековье, хотя тело трактовалось в качестве «кожаных риз», которые душа должна преодолевать в борьбе со страстями, различного рода «особенности» расценивались как проявления или следствия греховности, поэтому к ним относились настороженно. Новое время, развивая идею о том, что тело есть точка в пространстве и времени, посредством чего сознание осуществляет свою познавательную деятельность, придало телесности функциональное значение. Современность с широким использованием практик радикальной трансформации и коррекции телесности склонна воспринимать тело как орудие получения опыта. Наличие различных регионов бытия и аспектов их освоения, а также динамичность, номадический характер современной цивилизации - все это предполагает и разнообразные комбинации средств деятельности. Социальные практики сегодня дают право индивиду в течение жизни экспериментировать с собственной телесностью, дабы апробировать разные сферы и границы опыта. Это поставило вопрос о фундаментальности телесности в биолого-физиологическом и в отно-экзистенциальном ключе, что повлекло пересмотр ансамбля социально значимых характеристик личности и их прямой зависимости от биологических параметров. Фактически западное сознание подошло к черте, за которой физические параметры личностного бытия могут нивелироваться.
Однако полагать, что межпоколенная трансляция эксклюзии лиц с ОВЗ исчезнет сама собой через некоторое время по той причине, что общественное сознание провозгласило желание стать толерантным по отношению к инвалидам, - нельзя. «Норма» как механизм разграничения «мы» и «они» есть не просто констатация среднестатистичности, отнесение к шаблонности, - «норма» является основанием утверждения упорядоченности социальных практик. Для прочного укоренения любой нормы в культуре необходимо время: сначала идея «вызревает» на уровне сознания (референтной группы) - субъективный уровень, потом, поскольку выражает универсальные связи и отношения, объективируется, овнешняется, затем идея обкатывается на практике, посредством чего общество как бы проверяет ее действенность, работоспособность в опыте - проходит процесс хабитуализации, т.е. опривычивания. Конечная стадия формирования нормы означает, что теперь концепт существует на уровне социальной онтологии, он включен в костяк реальности, формирующей и обусловливающей социальное действие. На уровне индивидуального сознания использование таких концептов разрешает проблему энергетических затрат в отношении осмысления собственного поведения в конкретной жизненной ситуации, наличие таких механизмов радикально упрощает деятельность. Формирование социальной нормы - процесс длительный, но и отказ от нее не происходит в одночасье. Для россиян параметры телесности, характеристики, связанные с состоянием здоровья, на сегодняшний день продолжают оставаться базовыми признаками групповой идентификации.
В современных условиях самыми действенными механизмами трансляции нормативов, в частности в плане терпимости/нетерпимости, являются семья, СМИ и образование, причем последние институции начинают превалировать по мере того, как в расширении и углублении диффузности социальных отношений все больше обнаруживается влияние информационных процессов. В этой связи демократизация и либерализация социальных практик в России поднимает тему совершенствования интеграционных процессов в первую очередь посредством образовательной технологии. Аргументация здесь следующая. Во-первых, данные социологических опросов свидетельствуют, что образование по сравнению с семьей и СМИ признается сферой наименьшего проявления нетерпимости. Таким образом, общество само как бы декларирует образовательное пространство как среду, где должны быть исправлены перекосы процесса первичной социализации [4, с. 160].
Второй аргумент исходит из сущностной характеристики сферы образования, основания же этой характеристики коренятся в философских течениях: экзистенциализме и феноменологии. Образование с означенных позиций - это среда, в которой совершается событие формирования образа мира - живого, пульсируещего. В этом случае под обучением понимается не трансляция набора знаний и концептов, которые в итоге складываются в научную картину мира. Школа в своем исконном предназначении должна помочь личности стать открытым со-знанием, научить с-мирению - бытию-с-миром и для-мира. Этого невозможно достичь исключительно рациональным путем, это надо пережить, получить соответствующий опыт, что и будет развивать определенный навык со-бытия с иным, другим.
Признать и принять уникальность и эксклюзивность любого персонального мира, в том числе и мира, имеющего ограниченные возможности телесной манифестации, способен только человек, имеющий за плечами длительный опыт подобного общения. В массовом порядке только реализация идеи инклюзивного образования способна обеспечить подобного рода опыт в сжатые сроки. Какой бы красивой и правильной идея ни была, пока она не включена в функционал, в практику, она носит декларативный и пропагандистский характер. Если российское общество хочет достаточно быстро и эффективно разрешить проблему толерантного отношения к лицам с ОВЗ, то надо воочию показать еще на стадии вхождения в социальные связи, что страх иного не имеет под собой на сегодняшний день реального основания. Тем самым детям надо продемонстрировать, что проблема инаковости - это проблема того, как она переживается субъектом. Либо инаковость переживается позитивно, тогда она выступает механизмом позиционирования, самоутверждения; либо - негативно, и тогда становится основанием отчуждения. В свое время М. Фуко весомо обосновал, что физиологические и психические отклонения нельзя рассматривать исключительно как биологический феномен: подобного рода явления - продукт властных отношений, поэтому становятся действенным механизмом социального контроля. Болезнь и отклонение социально конструируются, образно принимаются за точку отсчета формальной артикуляции «нормы», что усугубляет диффузность социальных отношений.
Западное общество, и Россия в том числе, осознало, что механизм социальной эксклюзии - исключения индивидов и групп на периферию социального бытия, есть результат социализации, усвоения конкретного социокультурного кода. На сегодняшний день исключение людей с ограниченными возможностями здоровья на Западе в меньшей степени обусловлено экономически и биологически. Данная проблема преимущественно интеллигибельного, феноменального свойства: она коренится в лености и окостенелости сознания, в нежелании взглянуть на мир во всем его многообразии. Некоторое время назад не все признавали само наличие данной проблемы, сейчас же мы понимаем, что проблема есть и ее нужно решать. Конечно, инклюзия в образовании вряд ли способна разрешить все вопросы социальной дезинтеграции, но, несомненно, дает возможность случиться опыту взаимодействия различных сегментов социального бытия в стадии становления личности, а это в свою очередь безболезненно выводит из общественного сознания стереотипы исключительности, превосходства физических параметров в личностной идентификации.
Рецензенты:
Николина В.В., д.п.н., профессор кафедры педагогики и андрогогики, ГБОУ ДПО Нижегородский институт развития образования, г. Нижний Новгород;
Фортунатова В.А., д.фил.н., профессор кафедры культуры предпринимательства Нижегородского государственного университета, г. Нижний Новгород.
Библиографическая ссылка
Бабаева А.В., Шмелева Н.В. ИНКЛЮЗИВНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ КАК МЕХАНИЗМ РАЗРЕШЕНИЯ ПРОБЛЕМЫ СОЦИАЛЬНОЙ ДЕЗИНТЕГРАЦИИ // Современные проблемы науки и образования. – 2015. – № 4. ;URL: https://science-education.ru/ru/article/view?id=21148 (дата обращения: 23.04.2024).