Создавать научные теории и ставить при этом эксперименты наравне с естествоиспытателями могут философы. Такие эксперименты имеют характер мысленных гипотез и способствуют уточнению понятий. Большинство философских мысленных экспериментов ставится в связи с этическими или эпистемологическими проблемами. В естественно-научной сфере такие эксперименты решают задачи иного, по преимуществу прагматического характера, в которых можно наблюдать точки соприкосновения теории и практики. Так, в квантовой физике известный теоретический эксперимент с «котом Шредингера» в практическом приложении для квантовой механики имеет конкретную задачу определения элементарной частицы. Шредингер назвал это выведением состояния суперпозиции. Приведенный пример с «котом Шредингера» и подобные ему эксперименты являются мысленными экспериментами и решаются философами давно известным диалектическим методом, в котором противоположности совместимы. Отсюда следует, что научному мировоззрению присущи мысленные эксперименты с диалектическим подходом. При этом диалектический метод интуитивен, поскольку учитывает целостный набор взаимоисключающих решений проблемы, как актуальных, так и потенциальных, что характерно для интуиции.
Задача данной статьи показать роль интуиции в осуществлении мысленного эксперимента. Метод эксперимента находит применение в философии при выяснении представлений человека о собственном сознании и сознании других людей, а также вопросов, связанных с загадкой соотношения психики и тела. Одно из направлений философии в аналитической традиции, так называемая экспериментальная философия, строит из экспериментов теории и ставит вопросы «в чем люди убеждены интуитивно, а в чем нет, в принципе» [10, с. 99]. При этом для разрешения возникающих в теориях проблем часто задействуются интердисциплинарные подходы. В этом преимущество экспериментальной философии. Чаще всего это проблемы психологии, социологии, искусственного интеллекта. При этом для прояснения эксплицитной характеристики и смысла концептов философы обращаются к интуиции. Так, согласно Э. Соса, интуиция - это философский метод, по аналогии с методом наблюдения в науке. В то же время научная рефлексия и диалектика «существенно зависят от философской интуиции» [10, с. 107]. Наука использует философскую методологию для построения теоретического знания, но из этого не следует, что в науке следует повсеместно применять интуицию. Да и в философии интуиция эффективна не во всех областях. Так, диалектическое мышление интуитивно, но в разделе логики возможности интуиции не имеют востребованности. Поэтому, по мнению Э. Соса, следует быть аккуратней в применении интуиции в исследованиях. Впрочем, это же предостережение также можно отнести к применению и других методов, поскольку не существует однозначной трактовки истинности познания в восприятии. Доктрина с единственно возможной истиной актуальна в замкнутой научной теории или в догматической религии, но не актуальна в философии. Для философии истина схожа с ограненным алмазом, грани которого сверкают разными цветами истины, и чем этих граней больше, тем красивей и ярче они выглядят в совокупности целого, в котором собраны разноплановые философские истины. Притом каждая истина, будучи целостной, не является обособленной, но связана с другими истинами. Подобный релятивизм не мешает философам помогать ученым в уточнении понятий. Посмотрим, как этому может способствовать интуиция.
В интерпретации некоторых представителей аналитической философии интуиция - это аналог убеждения, верования. Основатель аналитической философской традиции Б. Рассел понимал под убеждением форму сознания, которая «может быть источником „знания" в строгом смысле этого слова, но также и ошибок» [9, с. 13]. В 1963 году Э. Геттиер показал [8, с. 121-123], что истинное знание не эквивалентно не достаточно обоснованному убеждению. Тезис Геттиера - в условиях, не достаточных для знания истины, очевидно, мы сталкиваемся с убеждением, не являющимся истиной. Предположим, некто Сусанна всегда приезжает на работу на велосипеде и ставит его на одно и то же место. Однажды она решила прийти пешком, а на её месте стоял похожий, но чужой велосипед. Иван, коллега Сусанны, увидев этот, очень похожий велосипед, сделал вывод, что Сусанна на работе, и оказался прав. Вопрос в том, обладал ли Иван истинным знанием, совершая подобный вывод, основанный на неверном убеждении, что велосипед Сусанны? Чтобы ответить на этот вопрос, задействуется интуиция, которая подсказывает, что в данной ситуации знание Ивана не является примером истинного знания. Как можно заметить, с позиции субъекта (Ивана) вывод оказался верным, но объективное наблюдение за пешим приходом Сусанны на работу докажет, что это заблуждение.
Сегодня признается, что в отношении возможностей интуиции некоторые аргументы могут аппелировать к интуициям, а сами интуиции выполнять определенную роль в появлении убеждений о метафизических абстракциях. Следовательно, такое убеждение является ментальным феноменом, мы назовем его интуитивным. Оно задействуется сознанием в процессе выбора решения при отсутствии прослеживаемой каузальности предпосылок для выбора. Акт выбора такого ментального состояния обосновывается онтологией от первого лица. То есть убеждение - всегда только чьё-то убеждение. Это является проблемой для научного мировоззрения, ориентированного на объективность с позиции третьего лица.
При этом интуиции как убеждения могут совпадать, вызывая интуитивное чувство правдоподобности. Рассмотрим проблему общности убеждений. Часть общества компетентно в вопросе, каким общественным деятелям можно доверять, другая часть убеждена прямо в противоположном. Эти убеждения основаны на субъективных критериях, однако у многих членов с одинаковыми мировоззренческими взглядами они совпадают. В то же время имеющие одинаковое представление о доверии будут разделены в вопросе о том, какие средства массовой информации подают наиболее релевантную информацию. Оставшиеся размножатся на множество в ответе - какие жанры книг наиболее интересны и так далее. Очевидно, что, несмотря на ограниченный ряд мировоззрений, в совокупности всех предпочтений люди имеют убеждения, присущие только им. Для нас это аргумент о возможной ошибочности интуиции как убеждения, её научной неточности. Отсюда ошибки и субъективизм интуиции.
Зачастую в обыденном диалоге аргумент об интуитивном убеждении соответствует необъяснимой уверенности в своей правоте, и такой аргумент трудно подвергнуть объективной проверке, основанной на логичности и доказательности. Подобные убеждения имеют эволюционно-генетическую природу, сокрытую в эмоциональном характере восприятия трудных ситуаций, в которых способность к выживанию определяется выбором определенных стратегий. Обратившись к открытию Д. Гоулманом эмоционального интеллекта - EQ [1], мы можем найти экспериментальные психические и физиологические подтверждения участия не логичного и не поддающегося объяснению поведения в таких важных жизненных ситуациях, как выбор супружеской пары, выбор вклада пенсионного накопления и других ситуаций, требующих эмоционального участия. Они основаны на импульсах, идущих из эмоционального интеллекта, находящегося в основании головного мозга человека, в лимбической системе, имеющей по сравнению с корой головного мозга более древнее эволюционное происхождение. Являясь неточной и расплывчатой в деле подробности и проверяемости, интуиция характеризуется зависимостью от эмоций, что было условием выживания наших предков. То есть те, кто обладал развитым эмоциональным интеллектом, имел больше шансов на выживание в ситуациях, когда часто от моментальной реакции на опасности зависела жизнь. В этом контексте аргумент от интуиции такой же прагматичный, как и логический вывод.
Большинство из известных мысленных аргументов, предложенных аналитическими философами, заключаются по сути в интуитивном понимании некоторой гипотетической ситуации. «В случаях начального определения направления анализа de facto оно почти всегда опирается на наши интуитивные представления», - пишет физикалист С.М. Левин [3, с. 153]. Так, если взять «философский зомби» Д. Чалмерса, возникает вопрос, как можно представить себя как двойника, но без признаков сознания, не пользуясь интуитивным убеждением, что такое в принципе возможно? Подобные вопросы стали причиной исследований современными аналитиками самой интуиции. Как указывает М. Федик, «чтобы понять различные мысленные эксперименты, нам нужно понять интуиции» [7, с. 56]. Однако за редким исключением интуиции отказывается в доказательности даже при логическом соответствии, когда интуиция «Р порождает убеждение Р, а не убеждение Q» [6, с. 43]. В таком контексте получается, что интуиция суть убеждение, но не аргумент в доказательстве. Благодаря этой осторожности в применении интуитивного убеждения, осуществляя мысленные эксперименты, философы аккуратно корректируют свои убеждения, а также уточняют границы применения научных терминов.
Проблематично выявить посредством чего формируется акт интуиции. Этим инструментом может быть язык. Его невозможно отделить от сознания, поскольку использование языка и способность мышления, как признак сознания, настолько прочно связаны между собой, что нет достаточных оснований разъединять их от психических свойств мышления как внутреннего языка. Если принять за тезис утверждение, что язык структурирует сознание, одна из проблем, которая сразу появляется при попытке выяснить что-либо о сознании других людей - это проблема перевода с языка на другой язык, а также перевода воспринятого знака в семантическую интерпретацию одного и того же языка. Рассмотрим, как решается проблема перевода У. Куайном, считающим соотношение сознания и тела псевдопроблемой. Описывая проблему перевода, Куайн указывает, что для каждого языка - и научного, и обыденного -характерна своя система, поэтому точный, абсолютно достоверный перевод, по его мнению, невозможен. Такой перевод является неопределенным, вследствие того что в любом языке предложения обозначают многочисленные объекты. Вопреки устоявшемуся мнению о невозможности перевода в философии Куайна, перевод признается им как неизбежная реальность, но признается возможность перевода предложений, а не терминов. Куайн не подразумевает термины, являющиеся жесткими десигнаторами, как то: Солнце, Россия и тому подобные, а подразумевает термины многозначные. При этом он справедливо указывает, что способ указания на такие объекты не имеет четкой единой структуры не только в разных языках, но и в языках разных социальных групп.
Характерный пример Куайн приводит в своем произведении «Слово и объект». Он аргументирует своё утверждение о невозможности точного перевода терминов, предлагая известный мысленный эксперимент, в котором лингвисту нужно перевести, понять, что имеет в виду абориген, произнося «гавагай» на своем языке и указывая при этом на пробегающее мимо них животное, похожее на кролика. При этом интерпретация лингвиста, осуществившего перевод выражения «гавагай» на свой родной язык как «кролик», оказывается далека от совершенства, потому как «гавагай» оказывается не просто кроликом, но бегущим кроликом. Куайн считает, что ошибка перевода коренится в эмоциональном подходе воображения себя в ситуации туземца «о сознании которых, впадая, очевидно, в противоположность, предполагается, что оно в значительной степени подобно нашему собственному» [2, с. 89]. Куайн запускает процесс деконструкции сознания в философской мысли, обосновывая мысль, что язык не обязательно должен коррелировать сознание с внешним миром. Являясь представителем лингвистического релятивизма, Куайн не учитывает такие характеристики сознания, как рациональность, жизненность. В результате реальность внешнего мира размывается, а сознание становится возможным приписывать машине, как это имело место в эксперименте Тьюринга. Подобное представление поддерживается функционалистами, но не объясняет ничего о природе сознания и ментальных феноменах.
Исторически обосновываемая философами прошлого как интеллектуальная и чувственная, на современном этапе интуиция дополнена исследователями эмоциональной интуицией. Такой тип знания связывает чувственные и ментальные феномены в символическую целостную структуру, разбирая которую, мы раскладываем символ на его идею и на эмоцию, вызывающую эту идею у нас. Здесь корреляция сознания с миром посредством символа имеет необходимый характер. Так, С.В. Никоненко указывает: «Символы, обладая специфическим статусом, бессмысленны без реальности. Они выводят сознание в мир...» [4, с. 225]. Для аргументации этого положения можно привести плотиновский пример идеи огня, в котором огонь и тепло необходимо связаны. Тепло само по себе не является эмоцией, но вызывает эмоцию при изменении состояния в случае, если до этого было холодно. И тогда огонь суть символ тепла. Таким образом, эмоция и оформляет представления и идеи в интуитивное убеждение. Следует отметить, что именно эмоциональная прибавка не позволяет растолковать интуитивно познанные символы и их идеи в однозначной интерпретации, однако это не является ущербным для человека, но приносит в его сознание важную диалектику целостности.
Для удачной интерпретации интуиции существуют определенные условия. Это благоприятные обстоятельства, сопутствующие мыслительному процессу: методическая организованность, а также собственная убежденность в правильности интуитивного решения. Большинство убеждений при этом таковы, что они не выразимы логическими причинно-следственными зависимостями, поскольку не состоят только из актов мышления, но имеют разноплановый генезис, в том числе языковой. Так, стратегией интуитивного убеждения в диалоге может быть как вербальное, так и невербальное считывание знаков с собеседника. Выделяют множество невербальных языков - кинесика, вокалика, проксемика, хрономика и другие. То, что люди сопровождают свою речь невербальными знаками, было обосновано наукой относительно недавно, поэтому искусством считывания невербальной речи владеет небольшой процент людей в социуме. В то же время мы считаем допустимым утверждать, что невербальные знаки считываются множеством людей интуитивным способом. При этом зачастую интуиты не имеют необходимых компетенций перевести своё «молчаливое» знание в знание явное. Так, особенно активно этим языком пользуются дети, не владеющие в полной мере вербальным дискурсом на раннем этапе своего развития. Интуитивная интерпретация жестов добавляет степень осознания смысла, особенно если слова соответствуют жестам и, наоборот, затрудняет, если слова и мимические сигналы, поведенческие жесты противоречат друг другу. Так, укажи абориген в мысленном эксперименте Куайна лингвисту несколько дополнительных жестов, точный перевод «гавагай» был бы вполне достижим.
Удачные в разной степени бытовые интуитивные догадки сопровождают нас ежедневно, но научные интуиции зависят от компетентности ученого. Счастливый случай всегда становится добычей тех, кто готов проинтерпретировать интуитивную подсказку для решения стоящей перед ним задачи. В мире философии и науки у таких исследователей наличествует подготовленность в сфере их деятельности, а также периодическая концентрация на умопостигаемом объекте и предмете своих интенций. Подобная самонацеленность на объект, то есть - интенциональность, есть одно из условий для проявления интуиции. Современный философ-функционалист Д. Деннет в лекции, прочитанной в МГУ в 2012 году, сообщил, что интенция есть следствие компетенции, но не причина. По его мнению, понимание и интенция состоят из компентенций, но компетенция является их причиной. Он автор популярной в среде исследователей проблем философии сознания идеи о типе мысленных экспериментов, заключающихся в задаче воображению условий, при которых мозги человека отделяются от тела, и с этой ситуацией связано следствие монистического подхода к психофизической проблеме, заключающейся в топологическом связывании сознания с головным мозгом. Деннет в принципе отрицает существование ментальных феноменов, сводя их к набору информационных данных. Зависимость интенции вполне соответствует принципам естественно-научной сферы. Однако следует иметь в виду, что, как указывает оппонент монистического функционализма, последователь картезианского субстанциального дуализма сознания и тела Д. Чалмерс, в философии существуют моральные, лингвистические, феноменологические и онтологические интуиции, включающие интенцию, которые «не являются следствиями концептуальной компетенции» [5, с. 2]. Так, часто мы интуитивно убеждены, как стоит поступить с нравственной позиции, при этом не имея четких законодательных или этических предписаний. При этом, как видно из приведенного текста, интуитивное убеждение играет определяющую роль в первоначальной интерпретации результатов мысленных экспериментов.
Рецензенты:
Романенко Ю.М., д.филос.н., профессор, СПбГУ, г. Санкт-Петербург.
Никоненко С.В., д.филос.н., профессор, СПбГУ, г. Санкт-Петербург.