Образ-мотив дома в русской художественной литературе и культуре вызывает неподдельный интерес у исследователей. Работы В.Я. Лакшина, Е. Максимовой, В. Малахова, А. Разуваловой, Г.М. Шленской, посвященные исследованию образа-мотива дома в русской прозе первой половины ХХ века, свидетельствуют о глубоком погружении в суть рассматриваемой проблемы, определяют направление дальнейших поисков. Мощный импульс исследованиям данного вопроса задан работой Ю.М. Лотмана «Заметки о художественном пространстве». Анализируя роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита», ученый выделяет архетипическую основу мотива - противопоставление дома антидому.
Образ-мотив дома является одним из основных в творчестве В.П. Астафьева. Связано это, по-видимому, с многочисленными скитаниями писателя: ребенком писатель теряет мать, затем живет с бабушкой, дом которой становится родным. Потом живет с отцом и мачехой, затем поселяется в доме-интернате. После этого его жизнь связана со съемными квартирами, еще позднее с войной. У В. Астафьева было много разных домов, но родным домом всегда оставался дом в Овсянке.
Образ дома находит воплощение во многих произведениях писателя, однако именно «Затеси» стали своеобразным подведением итогов всего творчества, а образ дома предстает в книге в разных своих значениях.
В предисловии к книге В. Астафьев пишет: «Затесь - сама по себе вещь древняя и всем ведомая - это стёс, сделанный на дереве топором или другим каким острым предметом. Делали его первопроходцы и таежники для того, чтобы белеющая на стволе дерева мета была видна издалека, и ходили по тайге от меты к мете, часто здесь получалась тропа, затем и дорога, и где-то в конце ее возникало зимовье, заимка, затем село и город» [1, с. 3]. К этой же мысли писатель возвращается и в конце части: «Мета-пятнышко манило, притягивало, звало меня, как теплый огонек в зимней пустынной ночи зовет одинокого усталого путника к спасению и отдыху в теплом жилище» [1, с. 3].
Затесь, мета-пятнышко - тропа - зимовье, заимка, жилище. Эта последовательность отражает нерасторжимое единство дома и дороги, закономерности жизненного пути, связь понятий «затесь» и «дом», наконец, работу над книгой со строительством дома.
Все, о чем рассказывает В. Астафьев в книге, так или иначе сводится к размышлениям о доме и дороге.
В затеси «Родные березы» повествуется о поездке к южному морю на лечение. Рассказчик ощущает свою бездомность, неприкаянность среди южной красоты. Березки, повстречавшиеся ему среди южных пальм, напомнили о родной деревне, той малой Родине, без которой неспокойно на чужой земле: «Я глядел на эти березы и видел деревенскую улицу. Козырьки ворот, наличники окон в зеленой пене березового листа. Даже за ремешками картузов у парней - березовые ветки» [1, с. 14].
Родные березки ассоциируются с родными сердцу праздниками, традициями и приметами: «Скараулив девок с водою, парни бросали им в ведра свои ветки, а девушки старались не расплескать воду из ведер - счастье выплеснуть! ... В этот день - в Троицу - народ уходил за деревню с самоварами и гармошками. Праздновали наступление лета» [1, с. 14].
Березы являются не только воплощением родного и домашнего, но выступают в роли душевного лекарства: «В середине зеленого вороха сидела и вязала веники бабушка. ... Лицо у бабушки умиротворенное, она даже напевает что-то потихоньку, будто в березовой, чуть повядшей и оттого особенно духовитой листве утонули и суровость ее, и тревожная озабоченность» [1, с. 14].
В затеси раскрывается еще один аспект образа дома: «Всю зиму гуляло по чердаку и сараю ветреное, пряное лето. Потому и любили мы, ребятишки, здесь играть. Воробьи слетались сюда по той же причине, забирались в веники на ночевку и не содомили» [1, с. 14]. Слово «не содомили» вводит в произведение библейский контекст, расширяя понятие «дом». «Умиротворенное» лицо бабушки, «несодомящие» воробьи выражают упорядоченность жизни, ощущение гармонии с миром.
В затеси «Домский собор» рассказывается о главном символе Риги - кафедральном соборе, куда привели рассказчика дороги войны. В дословном переводе название собора означает «дом Бога». Образ-мотив дома соединяется в этом произведении с образом-мотивом музыки. Троекратное повторение «Дом. Дом. Дом» означает и перекатывающиеся, рокочущие звуки органа, и собственно «дом». Известно, что образ-мотив музыки в творчестве писателя занимает важное место. В этом образе выражена мысль о том, что мир задуман и устроен правильно, в нем торжествует гармония и порядок. Главному герою повести «Последний поклон» Витьке Потылицыну музыка позволяет понять, что ничто не может поколебать космический порядок, что жизнь торжествует, несмотря ни на что. В затеси «Домский собор» тем местом, где человек под звуки органа может услышать себя, свое внутреннее «Я», является собор. Все, что пройдено - несчастья, тревоги, убийства, несправедливость, кровавая война - остаются позади, человек находится наедине с собой и всеобъемлющей красотой. Дом - это место, в котором не может быть места душевной смуте, мелким страстям: «Дом. Дом. Дом... Благовест. Музыка. Мрак исчез. Взошло солнце. Все преображается вокруг... Есть мир и я, присмиревший от благоговения, готовый преклонить колени перед величием прекрасного» [1, с. 48].
Дом - рай, идеальный дом представлен в воспоминаниях либо о родном доме вдали от него, либо о месте, где гармонизированы внутреннее и внешнее пространство.
Семантику антидома раскрывает тема заброшенного, одинокого, пустого дома. В. Астафьев осмысляет гибель дома и ее последствия для жизни отдельной личности и всего народа.
В затеси «Как лечили богиню» дом представлен «панской усадьбой», в которой обосновались солдаты во время передышки между сражениями: «Нам было хорошо в этом парке, нам тут нравилось» [1, с. 48]. Сопоставляя усадьбу прежнюю и ту жизнь, которая когда-то протекала в ней, и усадьбу нынешнюю, с обезображенной статуей и лежащими в луже крови советским солдатом и седовласым польским гражданином, рассказчик размышляет о том, как хрупок мир, как просто ему не быть, как легко история вторгается в «дом-крепость», разрушая его, делая проницаемыми границы дома. Здесь В. Астафьев развивает традиции русской литературы в раскрытии тем «Дом и история», «Дом и война» (И. Бунин, А. Твардовский и др.).
Противопоставление «тогда» и «сейчас» обнаруживается во многих затесях книги В.П. Астафьева. Образ опустевшего дома представлен в миниатюре «Звезды и елочки». Писатель подробно описывает дом на Вологодчине: «Любили вологжане строиться капитально и красиво. Дома возводили с мезонинами, изукрашивали их резьбой - кружевами деревянными, крыльцо под терем делали. Труд такой кропотлив, требует времени, усердия и умения, и обычно хозяин дома заселялся с семьею в теплую, деловую, что ли, половину избы, где были прихожая, куть и русская печь, а горенку, мезонин и прочее уж отделывал неторопливо, с толком, чтобы было в «чистой» половине всегда празднично и светло» [1, с. 52]. Строительство дома традиционно являлось для русского человека действием священным. Он не просто сооружал крышу над головой, он строил дом-крепость, дом-убежище, дом-оберег. Кружевная деревянная резьба на наличниках окон, в которой использовались знаки Макоши, Перуна, Велеса, Сварога и др., делала дом не только красивым, но и служила оберегом, охраняя жизнь и добро его владельцев.
Также подробно В.П. Астафьев рассказывает о старинных и современных вологодских обычаях, связанных с домом: обычай обряжать лентами дом суженого или прибивать красную звезду на дом фронтовика.
Мысль писателя публицистически открыта: не может быть дом полным без хорошего хозяина. Заброшенный, полуразрушенный дом с выцветшими, обмахрившимися ленточками и проржавевшими звездами является знаком большой беды. Не только война осиротила деревенские дома. Утрата традиций, потеря внутренней связи с отеческим домом являются источником неустроенности жизни, душевного непокоя.
В некоторых случаях образ-мотив дома метонимически замещен образом-мотивом окна. Мотив окна - один из распространенных в художественной литературе и культуре. Основная функция окна - служить границей между домашним защищающим пространством и пространством внешним, враждебным, опасным. В затеси «Окно» рассказчик наблюдает за светящимся окном извне дома, из проезжающей машины. Это окно вызывает в нем чувство тревоги: «...что там, за этим светящимся окном? Кого и что встревожило, подняло с постели? Кто родился? Кто умер? Может, больно кому? Может, радостно? Может, любит человек человека? Может, бьет?» [1, с. 57]. В отличие от М. Цветаевой (Вот опять окно,/Где опять не спят./Может, пьют вино,/Может, так сидят), у которой сама ситуация имеет умозрительный характер, В. Астафьев связывает ее с проблемой природы и цивилизации. Рассуждая в духе А. Блока, В. Брюсова, С. Есенина о городе («Подъезжаешь рано утром к большому городу, входишь в этот сделавшийся привычным, но все же веющий холодом и отчужденностью каменный коридор - и ощущение такое, словно медленно-медленно утопаешь ты в глухом, бездонном колодце. Равнодушно и недвижно стоят современные жилища с плоскими крышами, с темными квадратами окон, безликими громадами сплачиваясь в отдалении» [1, с. 57], писатель противопоставляет город природе («...лошади на лугу, желтые валы сена средь зеленых строчек прокосов, береза в поле, босой мальчишка, бултыхающийся в речке, жатка, вразмашку плывущая в пшенице, малина по опушкам, рыжики по соснякам, салазки, мчащиеся с горы, школы с теплым дымом над трубой, лешие за горой, домовые за печкой... » [1, с. 57]. Одиноко светящееся в ночи окно - признак глухого, неизбывного экзистенциального одиночества («..томит голову сознание, что и ты вот так заболеешь, помирать станешь и позвать некого - никого и ничего кругом, бездушно кругом» [1, с. 57]. Разобщенность со всем миром, одиночество среди людей - это «болезнь» цивилизации. Излечить эту «болезнь» можно только сочувствием и состраданием. Тот неизвестный, который зажег лампочку, уже не одинок, когда к нему обращается рассказчик: «Успокойся и ты. Все вокруг спят и ни о чем не думают. Спи и ты. Погаси свет» [1, с. 57].
С проблемой природы и цивилизации связаны у В. Астафьева образы дома - Родины, дома - Земли.
Изображая первозданную природу, писатель, подобно художнику-пейзажисту, выписывает каждую деталь, не жалея красок: «И красиво же здесь было, на Бетехтинско- Шахматовском-то улусе! Особенно приглядно делалось на исходе лета, когда желтые хлеба, как бы выпроставшись из-под зеленого покрова леса, отделившись от окошенных покосов, уйдя от сочно-цветущих ложбин, горели, переливались золотом под высоким небом, и звон колосьев был так нежен, что, казалось, они играли на солнечных лучах, будто на тонко натянутых струнах» [1, с. 117].
Рассказчик в лесу, как хозяйка в родном доме, знает каждую тропинку: «Прежде на Усть-Ману из Овсянки были две дороги: одна, от деревенского кладбища занявшись, пролегала через Фокинскую речку и затем взнималась в долгий подъем в гору <...> вторая уходила по-за деревню, в верхнем ее конце, почти на займище петляла в крутую каменистую гору, заслоненную тайгой, от того места, где нынче располагается деревообрабатывающий заводик <...>. Обе нелюдные, травой-муравой, гусятником и другой придорожной неприхотливой травкой заросшие дороги соединялись возле Королева лога и далее - по змеиному распадку, по тому самому, где нынче никто не ездит, спускались к Усть-Манским пашням и заимкам» [1, с. 117].
Человек селился не только там, где красиво. Красота у писателя неотделима от пользы. Продолжая тему «Царь-рыбы», В. Астафьев утверждает: нельзя только брать, надо сберегать то, что даровано Богом.
Рассказывая о том, во что люди превратили землю, писатель становится публицистом: «...чем дальше вглубь, тем неряшливей, грязней наша белая Русь. Паршой и ржавчиной она покрыта, гибнущим лесом завалена, прокислой, гнилой водой рукотворных морей залита» [1, с. 118].
Вопрос без ответа, заданный В. Астафьевым в конце «Ужасной дыры», гласит: «Э-эх, Россия - мати, тех ли ты Божиих чад ждала и селила на своих просторах, в своем доме? Иль тебе, больной, израненной, истерзанной - уж все равно? » [1, с. 118].
О пренебрежении традициями В. Астафьев пишет в затеси «Хреновина». Позволим себе привести описание дома: «В заглохшей избе, кинутой как будто при пожаре или при отступлении в войну, где святые угодники смотрят с полуоблезших икон да часы-ходики, упершись ржавой гирей в пол, свидетельствуют о том, что время здесь остановилось, витает чувство тяжелого, вязкого сна. Нет даже страха, а лишь тупая покорность неумолимому ходу жизни. Веками скопленная крестьянская рухлядь скомкана, разбита, развалена. ˂...˃ А в одной старой избе плакат военных лет с вырванным лоскутом бумаги, но так он памятен, что и без букв оторванных читается кричащий взгляд русской женщины. «Родину-мать спаси! » [1, с. 118].
В многочисленных деталях этого описания заключена вся жизнь крестьянина. Коврики с рукодельными кисточками, веретешки, коклюшки для плетения кружев свидетельствуют о заботе хозяйки дома о его уюте и красоте, сапожные седухи, своедельные коньки - это принадлежность хозяина, игрушечные салазки, смастеренные руками детей, говорят о том, что в доме заботились о развитии традиций, учили детей мастерству, даже упрямо рыжеющие отметки и сердитые исправления в тетрадях показывают, сколь неравнодушны были и учителя, и родители к обучению детей. И над всем этим известный плакат «Родину-мать спаси», и как свидетельство войны, катком прошедшей по деревне, и как призыв к спасению, но не от иноземного захватчика, от самих себя, забывших о небесной каре: «Кому хрена? Кому Бога? Пр-р-р-родаю-у! Чуть не даром отдаю! - осклабясь, орет современный хам и матерщинник, выставивший на продажу икону Богородицы, орет вчерашний деревенский житель, не так давно еще пуще смерти боявшийся небесного грома и Божьей кары. Все дикое сделалось привычным, все привычное - диким» [1, с. 118].
Вариантом антидома является у В. Астафьева дом-барак. Барак, общежитие - временные жилища. Жизнь в бараке накладывает свой отпечаток на личность героя затеси «Герань на снегу». Беспощадный, жестокий барак, создающий ощущение безысходности и пустоты, представлен в миниатюре «Две подружки в хлебах заблудились». В затеси «Временное жилище» рассказчик рассуждает о том, что по прошествии многих веков человечество так и не научилось строить себе крепкое жилище с надежными стенами, способными выстоять перед любой бурей.
Бытовая неустроенность, отсутствие надежного дома ведут к душевному разброду, разрушению преемственных связей, нравственной дезориентации. Создавая «Затеси» во второй половине ХХ века, В. Астафьев размышляет о таких категориях, как семья, род, преемственность, традиция. Начавшееся еще в начале ХХ века разрушение дома к концу века привело к бездомью, социальному и метафизическому сиротству. Дом перестал выполнять свою главную функцию - защищать человека от внешнего страшного, хаотичного мира. Страшная картина разрушенного дома в рассказе «Хреновина» свидетельствует о степени нравственной деградации мира. Утопические идеи дома-коммуны дискредитировали себя и в конце ХХ века выродились в дом-общежитие, дом-барак, «временное жилище». В «Затесях» преобладает образ антидома, что свидетельствует о глубокой тревоге автора за судьбу народа.
Рецензенты:
Суворова П.Е., д.фил.н., профессор кафедры «Философия и культурология» Поволжского государственного университета сервиса, г. Тольятти;
Шарифуллин Б.Я., д.фил.н., профессор, зав. лабораторией речевой коммуникации Лесосибирского педагогического института - филиала Сибирского федерального университета, г. Лесосибирск.
Библиографическая ссылка
Мазурова Н.А., Бахор Т.А., Зырянова О.Н. ОБРАЗ-МОТИВ ДОМА В КНИГЕ В. П. АСТАФЬЕВА «ЗАТЕСИ» // Современные проблемы науки и образования. – 2015. – № 1-1. ;URL: https://science-education.ru/ru/article/view?id=19303 (дата обращения: 19.04.2024).